Антропонимы «Слова о полку Игореве» в свете ономастической традиции древнерусской словесности: функциональный аспект

Anthroponyms of «The Lay of the Warfare Waged by Igor» in terms of the onomastic tradition of Old Russian literature: the functional aspect

 

КорнеевПавелГеннадьевич

Korneev Pavel Gennadjevich

PavelG.Korneev

Московский гуманитарно-экономический институт

MoscowInstitute ofHumanities and Economics

ikimast@yandex.ru

Статья посвящена анализу антропонимов «Слова о полку Игореве» с точки зрения ономастической традиции древнерусской словесности. Автор развивает идею о том, что имена собственные в «Слове о полку Игореве» и других памятниках древнерусской словесности выполняют одни и те же функции. Тождественность функций антропонимов, по мнению автора, говорит об общих основаниях мировоззрения и творческого метода светских и религиозных книжников Древней Руси.

The article is devoted to the anthroponymic analysis of «The Lay of the Warfare Waged by Igor» in terms of onomastic traditions in ancient literature. The author develops the idea that the proper names in the «Lay» and in other texts of ancient literature perform the same function. The author reckons that the identity of anthroponyms function points to the common grounds of world outlook and creative methods of secular and religious scribes of ancient Russia.

Ономастика, имя собственное, антропоним, Слово о полку Игореве, Карна, Желя, Даждьбог, Мстислав, Игорь, Буй Тур Всеволод,

Onomastics, proper name, anthroponym, Lay, Karna, Zhelya, Dazhdbog, Mstislav, Igor, Vsevolod Bui Tour.

Код УДК: 82.091

 

Антропонимы «Слова о полку Игореве» в свете ономастической традиции древнерусской словесности: функциональный аспект

 «Собственные имена, зафиксированные в древнерусских текстах Киевской эпохи и составляющие их ономастическое пространство, — это уникальный по своему составу и характеристикам пласт лексики, связанный с лингвокультурным сознанием языкового коллектива», — пишет Е.Н. Соколова и уточняет: «Ономастическое пространство <…> эквивалентно ономастической картине мира древнерусского этноса, которая требует дальнейшего научного изучения как неотъемлемая часть языковой картины мира в целом» [16, с. 4-5].

Изучением антропонимического поля памятников древнерусской письменности в целом и «Слова о полку Игореве» в частности занимались и занимаются многие исследователи (Д.С. Лихачев, Б.А. Рыбаков, Н.А. Баскаков, И.Д. Сухомлин, Е.Н. Соколова и др.). Однако несмотря на столь пристальный интерес к литературной антропонимической традиции Древней Руси, исследования в данной области ведутся по большей части в направлении установления источников и объяснения структурных особенностей имен персонажей[1]. При этом функциональный аспект исследования имен собственных в памятниках древнерусской письменности, анализ причин обращения древнерусского книжника к тем или иным именам часто носит либо локальный характер (рассматриваются отдельные функции имен собственных, анализируются причины употребления отдельных имен), либо упрощенно-обобщенный[2].

При исследовании антропонимов «Слова о полку Игореве» мы решили обратиться именно к функциональной стороне имен собственных в древнерусском тексте, поскольку, на наш взгляд, только с этой точки зрения можно говорить о наличии / отсутствии единой ономастической традиции в памятниках древнерусской письменности и, при определенном обобщении, едином художественном методе (или едином методе отражения)[3] древнерусского книжника[4].

В задачи данного исследования не входил анализ всего антропонимического поля «Слова о полку Игореве». Нашей целью было показать возможность интерпретации антропонимов «Слова» с точки зрения их функциональной обусловленности и, как следствие, рассмотреть соотношение ономастической традиции «Слова» (как светского памятника) с традицией древнерусской словесности в целом (религиозной по своей сути).

Выбор «Слова о полку Игореве» в качестве объекта нашего исследования неслучаен. Это памятник древнерусской словесности, написанный светским человеком[5], что заставляет многих советских и современных исследователей рассматривать «Слово» вне связи с религиозно-символическим сознанием[6] эпохи и, как следствие, упрощать (или даже искажать) символический смысл антропонимов этого текста, анализируя, например, упоминание имен языческих богов и мифологических персонажей как элемент языческих верований автора[7], а имена князей рассматривая лишь с точки зрения их исторических прототипов.

Если предположить, что имена в «Слове», как и в других памятниках древнерусской письменности, являются продуктом осознанной интеллектуальной деятельности книжника, ориентированного не только на следование традиции[8], но и на осмысление предназначения своего творчества и выражение мировоззрения эпохи[9], то становится возможным исследовать их на ином, функциональном, уровне. При этом ономастическая традиция древнерусской словесности[10], на наш взгляд, должна быть описана в виде двухуровневой системы функций, на первом уровне которой находятся функции историческая[11] (указание на конкретное историческое лицо) и культурологическая[12] (отражение культурных традиций народа)[13]; на втором – функция «прославления»[14] (установления родства с выдающимися князьями и другими значимыми историческими и мифологическими лицами), символическая[15] (указание на одновременное существование в исторической времени и в вечности) и эсхатологическая[16] (использование только тех имен, которые могут стать уроком для древнерусского человека при оценке исторических событий с точки зрения Страшного Суда) функции[17].

При рассмотрении антропонимов «Слова о полку Игореве» не с точки зрения источников (скандинавские, славянские, тюркские и др. имена, с одной стороны, –  языческие и христианские, с другой), а с точки зрения цели включения имен в текст мы можем видеть тождественность функций имен собственных в религиозных и светских текстах этой эпохи, что позволяет с большой долей вероятности говорить о единстве творческого метода древнерусских книжников (как монахов, так и светских авторов) и, шире, едином методе познания мира человеком Древней Руси[18].

Так, имена языческих богов и мифологических персонажей, упоминаемые в «Слове», не противоречат ономастической традиции памятников христианской древнерусской словесности. Приобретая характер символов, они отражают скорее особенности религиозно-символического мышления автора, чем его языческие верования. Например, имена богов Карна и Желя (Жля), согласно точке зрения О. Сулейменова, используются автором «Слова» для характеристики половецких врагов как бесов[19]: «кара жлан» – это «пышущий пламенем «черный дракон», известный образ степных мифов» [17, с. 102]. При определении смысла употребления в «Слове» имени славянского божества Даждьбога большинство исследователей также склоняются к интерпретации этого образа в символическом ключе. Д.А. Гаврилов говорит о том, что Даждьбог в понимании современников автора «Слова» существует как отец-прародитель, первый царь славян [4, с. 91-92]. А.Н. Робинсон считает Даждьбога легендарным прародителем рода Ольговичей, акцентируя внимание на функции «прославления» [11, с. 12]. А.Н. Ужанков анализирует выражение «даждьбожьи внуки[20]» как элемент символизма, призванный показать читателю отход Игоря от пути христианского и следование по пути языческому [22, с. 231-232].

У исследователей практически нет сомнений по поводу символического характера употребления имени Боян. Вне зависимости от того, как определяется значение данного имени[21], Боян в «Слове» осмысливается как символ певца, сказителя, прекрасно владеющего словом. Оригинальную точку зрения высказывает в своей лекции А.Н. Ужанков, рассматривая вступительные слова «Начати же ся тъй пѣсни / по былинамъ сего времени, / а не по замышленію Бояню»[22] (цит. по [14, с. 2]) как решение осмыслить данное историческое событие с христианской (эсхатологической), а не языческой (бояновой) точки зрения [21].

Анализируя имена упоминаемых в «Слове» князей, мы также можем видеть их функциональную сложность. Помимо исторической функции они, по нашему мнению, выполняют все другие названные выше функции, переводя смысл текста «Слова» с уровня описания конкретного исторического события (похода князя Игоря на половцев) на уровень отражения этого события в эсхатологической перспективе (пример того, как Бог попускает совершение греха ради осознания и раскаяния). Так, например, Мстислава Храброго (от основ мстить + слава — славный защитник), в крещении получившего имя Федор (Теодорос: теос бог + дорон дар), благодаря родству с англосаксонским королем также названного (третьим именем) Гаральд / Харальд (от древнегерм. хере войско и вальдан властвовать, повелевать) [18, с. 167, 174, 175], являющегося символом истинного князя, богом данного правителя и защитника, можно сравнить с Буй Тур Всеволодом («буй-тур» — «ярый тур», «храбрый, как бык»), также считающимся доблестным воином, однако нарушившим «христианские обязанности князя», отправившись в завоевательный поход. В имени Буй Тур Всеволода исследователь А.Н. Ужанков также видит заложенный эсхатологический смысл[23].

Что касается имен главного героя князя Игоря (в крещении — Георгия), то здесь мы также можем говорить о дополнительном, символическом и эсхатологическом, осмыслении автором «Слова» данных антропонимов. Имя Игорь (из сканд. Ингварр) в древнерусском языке имело значение «охраняющий имя Бога»[24]; имя же Георгий[25] в русской традиции естественно связывалось со Святым Георгием Победоносцем (небесным покровителем князя Игоря). Эти значения сами по себе позволяют интерпретировать образ Игоря-Георгия как собирательный (князь на Руси – это всегда данный Богом народу защитник отечества и веры). В этом отношении поход Игоря (начинавшийся на светлой Пасхальной неделе и пришедшийся на именины Георгия[26]), направленный не на защиту своего княжества – святой земли, дарованной Богом, вполне закономерно влечет за собой наказание как для князя, так и для его земли. К этому символическому смыслу имен следует добавить обнаруженный А.Н. Ужанковым факт символического обозначения даты начала похода. Знамение (затмение солнца), явленное Игорю и его дружине в начале похода, приходится на 1 мая 1185 года – день пророка Иеремии. Этим проводится «параллель между гибельным непослушанием Игоря, пожелавшим испить «Дону великого» и прегрешением Израиля, отступившего от Бога истинного и решившего испить Нила Египетского» [22, с. 129]. Возвращение «во смирении» Игоря из плена с эсхатологической точки зрения играет важную роль, реализуя смысл данного образа, заложенный в имени[27].

Итак, использование имен собственных в «Слове о полку Игореве» в соответствии с символической и эсхатологической традицией древнерусской религиозной словесности позволяет предположить общие основания мировоззрения и творческого метода светских и религиозных книжников этого периода. Идея эта требует, однако, дальнейшего развития и подтверждения[28].

 

 

 

 

Список литературы:

1. Аверинцев С.С. Категории поэтики в смене литературных эпох // Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. Сб. статей. – М., 1994.

2. Баскаков Н.А. Тюркская лексика в «Слове о полку Игореве». – М., 1985.

3. Валеев Г.К. Антропонимия «Повести временных лет»: автореф. дис. …канд. филол. наук / Г.К. Валеев. – М., 1982.

4. Гаврилов Д.А, Наговицын А.Е. Боги славян. Язычество. Традиция. – М., 2002.

5. Данилевский И.Н. Библеизмы повести временных лет // Герменевтика древнерусской литературы X-XVI вв. Сб. 3. – М., 1992.

6. Дергачева И.В. Посмертная судьба и «иной мир» в древнерусской книжности. – М., 2004.

7. Дмитриев Л. А. Боян // Энциклопедия «Слова о полку Игореве»: В 5 т. Т. 1. – СПб., 1995.

8. Еремин И.П. Новейшие исследования художественной формы древнерусских литературных произведений // Литература Древней Руси. – М.-Л., 1966.

9. Лихачев Д.С. Человек в литературе Древней Руси. – СПб., 2015.

10. Пиккио Р. Слово о полку Игореве как памятник религиозной литературы Древней Руси // ТОДРЛ. Т.L. – СПб, 1997.

11. Робинсон А.Н. Солнечная символика в «Слове о полку Игореве» // Памятники литературы и искусства ХI-ХVII вв. – М., 1978.

12. Ромодановская Е.К. К вопросу о поэтике имени собственного в древнерусской литературе / Е.К. Ромодановская // ТОДРЛ.  Т. 51. – СПб., 2001.

13. Рыбаков Б.А. «Слово о полку Игореве» и его современники. – М., 1971.

14. Слово о полку Игореве. – М., 1954.

15. Соколова Е.Н. Ономастическое пространство древнерусских памятников письменности Киевской Руси: монография. – Тюмень, 2009.

16. Соколова Е.Н. Ономастическое пространство древнерусских памятников письменности Киевской Руси. Автореф. дис… д.ф.н. – Челябинск, 2010.

17. Сулейменов О.О. Карна Жля. – «Простор», №6. – Алма-Ата, 1963.

18. Суперанская А.В. Имя – через века и страны / Отв. ред. Э.М. Мурзаев. Изд. 3-е. – М., 2010.

19. Суперанская А.В., Суслова А.В. О русских именах. – СПб., 2010.

20. Сухомлин И.Д. Личные именования в “Слове о полку Игореве» как отражение восточнославянской антропонимической системы / И.Д. Сухомлин // Черниговск. обл. науч.-метод. конф., посвящ. 800-летию «Слова о полку Игореве». В 2 ч. Ч.2. – Чернигов, 1986.

21. Ужанков А.Н. Загадки «Слова о полку Игореве»: лекция. // Эл. Источник http://tvkultura.ru/video/show/brand_id/20898/episode_id/155664

22. Ужанков А.Н. Историческая поэтика древнерусской словесности. Генезис литературных формаций. –  М., 2011.

23. Федотов Г.П. Русская религиозность. Ч.1. Христианство Киевской Руси. X-XIII вв. // Федотов Г.П. Собрание сочинений: В 12 тт. Т. 10. – М., 2001.

 

[1] Структурный, этимологический, тематический и др. подходы к исследованию антропонимов в памятниках древнерусской письменности, анализируемые Е.Н. Соколовой в своей монографии [15], на наш взгляд, оставляют в стороне вопрос о причинах обращения древнерусских книжников к тем или иным именам.

[2] Исследователи в данном случае отвечают на вопросы «почему?», «из-за чего?», а не «для чего?», «с какой целью?». Е.К. Ромодановская по этому поводу пишет:  «Основное направление исследований в этой области было задано еще в 1950-х гг. статьей Д.С. Лихачева «От исторического имени литературного героя к вымышленному» <…> Вслед за этим появились работы, где рассматривались связь имени героя с вымышленным (легендарным или сказочным) сюжетом и значимые имена в памятниках XV-XVII вв.» [12, с. 1]. К этому можно добавить, что, по мнению Д.С. Лихачева и его сторонников, молитвенные обращения в начале древнерусских текстов и вообще использование библеизмов является «устоявшейся формулой», «литературным этикетом» и не предполагает какого-либо особого замысла. Эту точку зрения критикует А.Н. Ужанков [22, с. 153-154] (ср. также: обязательные ссылки на Маркса, Энгельса, Ленина в работах советских исследователей).

[3] О художественном методе, по мнению А.Н. Ужанкова, говорить по отношению к древнерусской словесности мы можем лишь условно, поскольку «средневековый метод отражения был синтезирован (слит) с методом познания, был тождествен ему», а художественный метод Нового времени строится на «типизации, обобщении, вымысле» — чертах, «отсутствующих в средневековом методе отражения» [22, с.95].

[4] Очевидно, что использование одних и тех же источников и тождественных структурных особенностей еще не предполагает единства художественного метода и мировоззрения в целом. Так, например, обращение к мифам в античной драме, литературе Возрождения, в модернистской и постмодернистской литературе XX-XXI вв. связано с совершенно различными авторскими установками и мировоззрением людей в данные эпохи.

[5] Эта точка зрения является на данный момент наиболее распространенной. При этом в качестве авторов предлагают разных лиц: дружинников князя Игоря, бояр, князей и даже дочь князя Святослава Всеволодовича Болеславу (см. труды Б.А. Рыбакова, А.Ю. Чернова, Ю.Н. Сбитнева, А.Н. Ужанкова и др.).

[6] Термин и саму концепцию религиозно-символического сознания мы используем, опираясь на работы А.Н. Ужанкова, анализирующего все элементы древнерусского текста именно с точки зрения их функциональной нагруженности, т.е. особого замысла древнерусского книжника, создающего символический подтекст (см., например [22, с. 104, 127 и др.]).

[7] Действительно, с точки зрения источников имен собственных в этом тексте мы вправе говорить о наличии языческого именного кода: в тексте в большом количестве присутствуют как имена богов и мифологических персонажей (Желя, Карна, Даждьбог, Боян и др.), так и родовые, языческие, имена князей (Игорь, Мстислав, Святослав, Всеволод и др.).

[8] Например, говорить только об историчности имен (как отсылке к реально существующим людям), на наш взгляд, означает не признавать какого-либо художественного замысла и творческого метода у древнерусского книжника, поскольку в этом случае автор будет лишь документалистом, описывающим события и фиксирующим их участников (см. критику И.Н. Данилевским филолога В.И. Мильдона, утверждающего, что «летописец… и не пробует понять, что он пишет и переписывает» [5, с. 11-12]).

[9] Т.е. если говорить о наличии у книжника творческого метода, определяемого И.П. Ереминым как «тот угол зрения, под которым он рассматривает действительность, судит о ней <…> тот художественный аспект, в котором он познает действительность» [8, с. 238]. По поводу мировоззрения автора «Слова» Р. Пиккио в своей статье «Слово о полку Игореве как памятник религиозной литературы Древней Руси» писал: «Если мы действительно сможем поместить «Слово о полку Игореве» в его естественный религиозный контекст, мы будем способствовать преодолению вековых предубеждений» [10, с. 443]; «Обратившись к библейскому контексту <…> мы можем проникнуть в «духовный», т.е. высший, смысл текста, в котором без этого «восхождения» нам открылся бы только «исторический», т.е. буквальный и «низший», смысл» [10, с. 435].

[10] Е.К. Соколова, исследующая древнерусский литературный ономастикон, говорит о нем как об отражающем «складывающуюся систему онимных символов русской культуры, связанную с идеей православия, ролью деятелей просвещения и приобщением к христианской вере», подчеркивая тем самым осознанную ономастическую деятельность книжника, усваивающего традицию и использующего ее для цели «просвещения» христианина [16, с. 10].

[11] О данной функции говорит, например, С.С. Аверинцев в статье «Категории поэтики в смене литературных эпох» [1, с. 3-38]. Д.С. Лихачев в книге «Человек в литературе Древней Руси» пишет: «Все действующие лица русских литературных произведений XI – начала XVII вв. — исторические или претендующие на историчность «Борис и Глеб, Владимир Святославич, Игорь Святославич, Александр Невский, Дмитрий Донской, митрополит Киприан и многие другие – всё это князья, святые, иерархи церкви, люди существовавшие…» [9, с. 183].

[12] А.В. Суперанская и А.В. Суслова так писали о значении личных имен: «Имена людей – часть истории народов. В них отражаются быт, верования, чаяния, фантазия и художественное творчество народов, их исторические контакты» [19, с. 3]. «Являясь не только лингвистическими, но и экстралингвистическими единицами, — пишет Е.К. Соколова, — собственные имена могут содержать в своей семантике различную культурно-историческую информацию <…>, связанную со становлением материальной и духовной культуры определенного народа» [16, с. 13].

[13] Функции первого уровня связаны с вопросом «что?», т.е. установлением источников имен.

[14] Традиция прославления в именах, по словам Е.К. Соколовой, получает развитие в XI-XIII вв. и отражается в литературе того времени [16, с. 12].

[15] Говоря о месте символизма в жизни древнерусского человека, А.Н. Ужанков отмечает: «Этому (средневековому) объективно-идеалистическому мышлению была свойственна безусловная вера в божественное предопределение и дуалистическое убеждение в существовании двух миров – высшего, вечного (небесного), и низшего, временного (земного). Процесс познания сводился к тому, что во всех явлениях (действительных или воображаемых) отыскивалось символическое значение, выступающее в качестве причинно-следственной связи между двумя мирами, и позволяло определить систему управления реального мира миром потусторонним (но казавшимся тоже реальным)» [22, с. 79].

[16] Данную функцию можно выделить, опираясь на концепцию А.Н. Ужанкова об эсхатологическом мышлении древнерусского книжника. По словам Ужанкова, в «художественном сознании» периода XI-XV вв. «все исторические события настоящего воспринимаются в эсхатологической перспективе. Русская история обретает Провиденциальный смысл» [22, с. 117].

[17] Функции второго уровня связаны с вопросом «для чего?», т.е. определением цели употребления имен.

[18] В этом отношении становится понятной мысль А.Н. Ужанкова о равенстве средневекового метода познания и метода отражения.

[19] Традиция рассмотрения богов и мифологических персонажей как бесов, по словам Г. Федотова, была характерна для христианства Киевской Руси [23, с. 288-289]. В тексте «Слова» Карна и Жля разоряют русскую землю за междоусобные брани князей: «За нимъ кликну Карна и Жля, по скочи по Русской земле / смагу мычючи въ пламянѣ розѣ». Детьми бесовыми называет автор «Слова» половцев (шире – врагов Руси): «Половци идуть отъ Дона, и отъ моря, и отъ всѣхъ странъ. / Рускыя плъкы отступиша. / Дѣти бѣсови кликомъ поля прегродиша» [14, с. 10]. В свою очередь Б.А. Рыбаков определяет имя Желя как «олицетворение смертной печали», то есть как образное выражение [13, с. 10].

[20] В тексте «Слова» выражение «даждьбожьи внуки» применяется к князьям, пребывающим в междоусобной борьбе: «Тогда при Олзѣ Гориславличи сѣяшется и растяшеть усобицами; / погибашеть жизнь Даждь-Божа внука, / въ Княжихъ крамолахъ вѣци человѣкомь скратишась» [14, с. 12].

[21] Имя Боян считается древним славянским заимствованием из древнетюркского или булгарского языков и переводится как «наводящий страх», «тот, которого боятся», соотносится с др.-слав. баяти «заговаривать, очаровывать» [2, с. 138-145]; доказывается, что бард Боян действительно существовал и сочинял оды на протяжении 40 лет, а имя его некоторое время находилось в обиходе в различных регионах Руси [7] и т.д.

[22] Все цитаты из «Слова о полку Игореве» приведены по варианту 1800 года, включенному в издание 1954 г. [14].

[23] А.Н. Ужанков, анализируя образ Буй Тур Всеволода, осмысливает эпитет Буй в свете древнерусского слова «буесть», употреблявшегося в значении «заносчивость, дерзость, необузданность». Это понятие в «Слове» употребляется по отношению к Игорю Святославичу («буего Святъславича»), а также используется Святославом при характеристике князей, отправившихся в этот поход («въ буести закалена»).  На этом основании исследователь приписывает автору «Слова» возможное желание таким образом отметить грех, совершенный князьями (дерзость и гордыня, подвигнувшие Игоря Святославича и Буй Тур Всеволода, вопреки христианским представлениям о роли князя-защитника, отправится не в оборонительный, а в захватнический поход, приведший к плену и позору) [22, с. 220-221].

[24] Ингвио имя бога изобилия + варр охранять [18, с. 162].

[25] Георгий из греч. Георгиос: георгос земледелец – эпитет Зевса, который, согласно легендам, покровительствовал земледелию, в особенности разведению маслин [18, с. 157].

[26] См. анализ [23, с. 227].

[27]Игорь, сын Святослава (от основ святой + слава), внук Олега (из сканд. Хельги святой) [18, с. 167, 171], получив «всепрощение во смирении», должен снова стать защитником земли русской и веры православной.

[28] Анализа большего числа памятников древнерусской письменности, принадлежащих светским авторам.